Прожорливое время - Страница 26

— Ну, тут я не совсем согласен…

— Эта комедия рассказывает о том, как завоевать женщину, сломив ее дух, — весело перебила его Джулия. — Если это и есть «Плодотворные усилия любви», то все мы в опасности. Впрочем, ваши научные познания устарели, мистер Найт.

Томас, не подозревавший, что хоть что-то из сказанного им до сих пор может попадать под определение «научные познания», молча ждал.

— В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году в переплете одной книги был обнаружен фрагмент рукописи. Как оказалось, это была часть описи книжного магазина в Эксетере. В ней перечислялись книги, проданные в промежуток между девятым и семнадцатым августа тысяча шестьсот третьего. Там были и «Укрощение строптивой жены», и «Плодотворные усилия любви». Конечно, можно придираться к расхождению между «строптивой женой» и просто «строптивой», но, на мой взгляд, совершенно очевидно, что «Плодотворные усилия любви» — это совсем другая пьеса. Что гораздо важнее, мистер Найт, она была издана.

— Так как же эта вещь была утеряна?

— Вероятно, пропали и еще какие-то пьесы, — сказала Джулия. — Комедия «Два благородных родственника» также не была включена в первое издание ин-фолио. К тому времени Шекспира уже не было в живых, а театр «Глобус» сгорел дотла. Кто может сказать, сколько еще рукописей не дошли до нас?

— Но мы ведь говорим не о рукописи, — возразил Томас. — Вы же сами сказали, что пьеса была опубликована ин-кварто, то есть в сотнях экземпляров. Как она могла пропасть?

— Известно ли вам, сколько экземпляров первого ин-кварто «Тита Андроника» дожили до нашего времени? — спросила Макбрайд. — Один. Тогда пьесы были грошовыми книгами. Они не принадлежали к высокому искусству, не считались даже поэзией. Нам известна по крайней мере еще одна, написанная Шекспиром, — «Карденио», которая не дошла до нас, хотя рукопись, возможно, существовала до тысяча восемьсот восьмого года, когда сгорела библиотека театра «Ковент-Гарден». В начале семнадцатого века Шекспир не был той литературной иконой, каковой является сейчас. Просто драматург, причем популист, писавший развлекательные пьесы для театра. Это получалось у него хорошо, он заработал своим творчеством кучу денег, но можно ли говорить, что современники считали его величайшим писателем всех веков, мастером, каждый клочок бумаги, вышедший из-под пера которого нужно хранить как священную реликвию? Едва ли.

— В таком случае как эта пьеса вообще могла уцелеть? — спросил Томас, меняя подход.

— А вот тут, мистер Найт, вы ставите меня в тупик, — ответила Джулия, и ее тон снова стал заигрывающим.

Томас явственно представил себе, как она возлежит на подушках с шоколадным коктейлем в руке.

Глава 20

Найт провел еще два дня на больничной койке, переключая телевизор с одного канала на другой и периодически ругаясь по поводу глупости увиденного до тех пор, пока боль в плече не заставляла его откинуться назад и умолкнуть. Наконец он объявил, что возвращается домой. Лечащий врач, гнусавый мужчина средних лет с ястребиным носом и проницательными глазами, сказал, что он предпочел бы подержать его еще пару суток, но если Томас покинет заведение прямо сейчас, то это его не убьет.

— Очень хорошо, — обрадовался Найт. — Есть предел объемов дневного телевизионного эфира, которые может вынести человек.

— Вы могли бы что-нибудь почитать, — усмехнулся врач. — Знаете, кое-кто по-прежнему любит книги.

— Мои многочисленные друзья и благожелатели не принесли мне ни одной, — сказал Томас.

Помимо полицейских его посетил еще только один человек, Питер-бельчонок, директор школы, который заглянул в палату, стесняясь букета цветов и большой открытки, подписанной учениками. Друзей у Томаса было не много, но стоило учесть, где он побывал чуть больше года назад, а также выпивку, потерю работы и другие, еще более мрачные моменты. Поэтому Найт решил, что дела обстоят не так уж и плохо. Прочитав написанные на открытке фамилии, Томас улыбнулся.

За день до того он позвонил Куми, просто чтобы услышать ее голос, и по причинам, которые сам не мог четко определить, не сказал ей ни слова о случившемся.

«Не хочу ее напрасно беспокоить», — решил Найт.

Он снова попал в «Чикаго трибьюн». Такое было неизбежно, учитывая его былую славу, но Куми этого не увидит. Больше никому не пришло в голову ей позвонить. Для полиции Томас по-прежнему был разведен и не имел близких родственников.

По телефону Куми говорила о своем непрекращающемся стремлении избегать чрезмерной агрессивности на уроках карате и сдерживаться в работе.

— У меня такое ощущение, будто я застряла посредине, — сказала она. — Во всем. Я не японка, но и не истинная американка. Здесь никто не знает, как со мной быть. Я по-прежнему хожу на цыпочках вокруг церемониальных протоколов, которые не до конца понимаю. Порой мне кажется, что я работаю в космическом скафандре или в водолазном шлеме, что было бы совсем неплохо, если бы мои занятия были связаны с космосом или с погружениями под воду. Я немного освоилась, но все равно остаюсь чужой.

Томас улыбнулся. Ему стало легче, когда он услышат ее голос.

— Так приезжай сюда, — сказал он. — Возьми отпуск. Попроси, чтобы тебя перевели в Штаты.

— Дай сначала научиться готовить суши, — отозвалась Куми, имея в виду кулинарные курсы. — Я до сих пор боюсь угощать кого бы то ни было сырой рыбой. Вот одолею хотя бы один рецепт, тогда посмотрим.

— Надеюсь, это произойдет скоро.

Положив левую руку на правое плечо, Найт принялся растирать его, прогоняя боль, которая никак не проходила.