Алиса, конечно же, изучала музыкальные издания с одержимостью истинного поклонника, стараясь разобраться в том, что же произошло во время этого турне, в ходе которого «ХТС» должна была покорить весь мир. Судя по всему, момент для этого был самый подходящий. Предыдущими альбомами группа создала себе ядро постоянных слушателей и завоевала благосклонность музыкальной прессы. Однако в марте вера Алисы в своих кумиров несколько пошатнулась, а в начале апреля уже стало ясно, что произошла какая-то катастрофа. «Говорят, что Энди боится сцены, — записала она в дневнике. — Как может Энди Партридж, один из величайших исполнителей современной поп-музыки, испытывать страх перед сценой?» Но девчонка так и не смогла найти удовлетворительный ответ на этот вопрос. В записях сквозила жалобная надежда на то, что отмена тура является лишь временной проблемой, но, похоже, Алиса смирилась с тем, что ее обожаемым землякам никогда не добиться заслуженной славы.
Томас поймал себя на том, что ностальгически улыбается. Если бы Алиса осталась жива, сейчас ей было бы примерно столько же лет, сколько и ему. Ее вкусы, пожалуй, были эклектичными до крайности, но у них имелось немало общего. Многое из того, что нравилось в музыке ей, когда-то знал и любил он сам. Это делало ее особенно близкой, опровергая высокомерную снисходительность, звучащую в рассуждениях о книгах и политике. Алиса была умной. Ее споры с подругами о том, какая песня у какой группы лучше и можно ли их считать новым словом в музыке, оказались насыщены весомыми аргументами, опирающимися на серьезные мысли, пусть и приправленные склонностью боготворить кумиров. В этих рассуждениях Томас слышал ее истинный голос, а не те позерские разглагольствования, в которые она скатывалась, говоря о литературе и политике лейбористской партии. Алиса была обыкновенным ребенком, каким и он сам, вероятно, умнее большинства своих сверстников, но в остальном типичным подростком. Найту тяжело было думать о том, что она ушла из жизни в таком возрасте, еще тяжелее сознавать, что девочки, о которых Алиса писала в своем дневнике, скорее всего, погибли вместе с ней.
Томас уже собирался отложить дневник, но тут тетрадка раскрылась, и он вдруг понял, что записи продолжались и дальше, вторую половину июня и до конца июля. Целый месяц был вырезан из тетрадки бритвой, и теперь не было никакой возможности установить, чем занималась Алиса в недели, предшествующие ее смерти.
Найт размышлял над этим, когда на лестнице за дверью послышались шаги.
Прятаться было негде. Пружинный матрац кровати едва приподнимался над полом, а гардероб оказался заполнен коробками. Быстро окинув взглядом стены, Томас увидел только окна.
Они были старомодными, с металлическими рамами и чугунными ручками. Одно из трех представляло собой ромбики стекла в свинцовом переплете. Томас подбежал к нему, распахнул и с бешено колотящимся сердцем начал вылезать наружу, а шаги уже остановились за дверью. Перекинув ноги, Найт осторожно спустился на выступ в стене и прикрыл окно за собой. Послышался грохот ручки, затем скрип открывающейся двери, но к этому времени он уже успел выбраться из комнаты.
Проблема заключалась в том, что дальше бежать было некуда. Томас стоял на каменной полоске, проходящей по периметру башенки. Он медленно сместился в сторону, чтобы не загораживать собой свет, падающий в окно, но держаться можно было только за неровности кирпичной кладки и тонкую раму. Найт постарался как можно аккуратнее закрыть окно за собой, однако запереть его изнутри на задвижку он не мог. Какое-то мгновение Томас стоял над пустотой, затаив дыхание, ожидая, что окно вот-вот распахнется, толкнет его навстречу смерти.
Изнутри донесся шум, затем наступила тишина.
Выбираясь из окна, Найт втайне надеялся на ажурный балкон или шаткую старую водосточную трубу, по которой можно было бы спуститься вниз, но здесь не было ничего подобного. Перед ним простиралась длинная дорожка, проходящая через поля и живые изгороди, а вдали виднелись зазубренные ржаво-бурые развалины замка Кенильуорт. Рискнув бросить взгляд вниз, Томас увидел лишь гладкие стены башенки и вымощенную гравием площадку перед крыльцом.
«Футов тридцать пять, а то и все сорок, — прикинул он. — Минимум сломанные ноги, если прыгнуть или сорваться. — Ему в лицо внезапно хлестнул ветерок, и он прижался спиной к стене башни. — Все это может кончиться очень плохо… — Томас никогда не дружил с высотой. — Надо было попытаться заговорить управляющему зубы, — подумал он. — Или просто врезать ему хорошенько и броситься бежать. — И то и другое, скорее всего, завершилось бы его арестом. — Ну да, — мрачно подумал Найт. — А это хождение по канату, достойное лунатика, гораздо лучше…»
Он снова бросил взгляд на каменный выступ. Ширина его составляла примерно четыре дюйма. В крайнем случае можно будет обойти вокруг башни, добраться до крыши главного здания, но один неверный шаг, сильный порыв ветра — он сорвется и упадет вниз. Из комнаты по-прежнему не доносилось ни звука. Ухватившись правой рукой за тонкую металлическую раму над окном, Томас постарался хоть как-то опереться о камень растопыренными пальцами левой. Медленно, соблюдая абсолютную осторожность, чувствуя впивающийся в спину кирпич, он развернул голову к окну и вытянул шею.
Стекло было неровное и мутное, но он разглядел внутри человеческую фигуру, сидящую на кровати спиной к окну. Найту показалось, что это мужчина, но полной уверенности у него не было. Человек сидел совершенно неподвижно. Томас чуть сместился в сторону, и ему открылся следующий ромб переплета. Здесь стекло было чуть более прозрачным.