— Дэвид, что случилось? — спросил Томас.
Эсколм обернулся, словно вспомнив, что он не один, издал глухой смешок и снова принялся расхаживать из стороны в сторону, пробираясь между вытащенными ящиками с одеждой и бутылками с шампанским, которых было не меньше полудюжины, разбросанных на полу подобно гаубичным снарядам.
— Извините, — сказал Томас. — Кажется, я пришел не вовремя, поэтому ухожу. Быть может, вы как-нибудь позвоните мне…
— Нет! — закричал Эсколм. — Не уходите!
Пустота в его взгляде внезапно исчезла, он снова стал серьезным и полным отчаяния.
— Похоже, вы заняты, — продолжал Томас. — Я могу вернуться…
— Нет, — повторил Дэвид, быстро подходя к нему и хватая за руку с такой силой, что у Томаса побелели костяшки пальцев. — Ради бога, извините. Я… сам не свой. Но вы нужны мне здесь. Пожалуйста, садитесь.
Фраза «сам не свой» и то обстоятельство, что все те стулья, которые не были опрокинуты, были завалены книгами и бумагами, вызвали у Томаса сомнение.
Перевернув кожаное кресло, Эсколм смахнул на пол какие-то бумаги, указал на него и снова предложил:
— Пожалуйста, садитесь.
Медленно, не отрывая от него взгляда, Томас сел и осторожно произнес:
— Быть может, вам лучше последовать моему примеру.
Эсколм лихорадочно затряс головой, словно основательно обдумывая предложение, затем с хрустом наступил на осколок вазы и устроился напротив Найта.
— Дэвид, что здесь происходит?
Молодой литературный агент долго сидел совершенно неподвижно, затем, к ужасу Томаса, снова закрыл лицо ладонями, качнулся вперед и испустил долгое сдавленное всхлипывание. Потом он убрал руки, однако у него на лице оставалась гримаса горя, рот растянулся в пародию улыбки, глаза были зажмурены, по щекам текли слезы.
— Я потерял, — выдохнул Эсколм.
— Что? — едва слышным шепотом спросил Томас, по-прежнему чувствуя себя напряженно и неуютно.
Дэвид наконец поднял на него взгляд, словно собираясь с духом, чтобы произнести эти слова:
— «Плодотворные усилия любви».
— Что?
— «Плодотворные усилия любви», — повторил Эсколм. — Пьесу Шекспира.
Найт, совершенно оглушенный, какое-то время молча смотрел него, потом сказал:
— Но ее же никогда не существовало. Если она и была написана, то до нас не дошла. Пропала.
— Вы не правы, — возразил Дэвид. — Я держал ее в своих руках всего каких-нибудь несколько часов назад, и вот теперь ее нет.
— О чем вы говорите? — спросил Томас.
Его напряжение внезапно испарилось. Он чувствовал странную расслабленность, словно все это было шуткой или недопониманием.
— «Плодотворные усилия любви»? Такой пьесы просто нет.
— Есть, — сказал Эсколм. — Была. Я держал ее в руках.
— Дэвид, такой пьесы нет и никогда не было, — мягко повторил Томас.
— Она существовала, — упрямо повторил литературный агент, успокаиваясь по мере того, как неистовое отчаяние переходило в усталость. — Есть и сейчас. Я держал ее в своих руках, вот здесь, — сказал он, снова закрывая глаза.
Силы покинули его, и он обмяк в кресле.
— Как пьеса могла попасть к вам в руки? — спросил Томас, стараясь не пустить в свой голос сомнение, защитить этого человека от заблуждения.
— Она у меня была. — Эсколм вздохнул. — Но теперь ее нет.
Это становилось навязчивым заклинанием, поэтому Томас попробовал зайти с другой стороны и поинтересовался:
— Где вы ее нашли?
— Я ее не находил, а одолжил у одного клиента, — сказал Эсколм.
Томас так медленно сделал выдох, что получился свист. Одно дело — потерять то, что Эсколм принимал за утерянную пьесу Шекспира, и совершенно другое — лишиться того, что доверил ему клиент, считающий, будто владеет неизвестной пьесой Шекспира. Разумеется, это не так, ничего подобного просто не может быть. Но если кто-то считал иначе, хотя бы утверждал это, а затем передал пьесу на хранение своему литературному агенту!.. Неудивительно, что Эсколм на грани срыва. Это может его уничтожить.
— Хорошо, — начал Томас. — Когда вы держали пьесу в руках в последний раз?
Он будто помогал Куми искать ключи от машины.
— Поселившись в гостинице, я положил ее в сейф, а час назад достал, чтобы показать вам, — ответил Дэвид и сверкнул глазами на Томаса, словно это была его вина.
Найт отмахнулся от подобного обвинения и поинтересовался:
— Вы держали пьесу в номере?
— Да, — подтвердил Эсколм. — Она была вот здесь. — Он хлопнул ладонью по кровати. — В черном чемоданчике. Я принял душ, переоделся. Не могу точно сказать, когда исчезла рукопись. Я обратил на это внимание только… — Дэвид взглянул на часы как человек, не имеющий понятия, что сейчас на дворе, ночь или день. — Лишь двадцать минут назад. Но, судя по всему, она пропала, пока я был в ванной.
Томас угрюмо окинул взглядом свидетельства разгрома. Это было делом рук отчаявшегося Эсколма, а не грабителя. Речь шла не о методичных поисках человека, который не помнит, что куда положил, а о хаосе последней надежды. Раскрытый чемоданчик валялся на кровати, выплеснув содержимое на полосатое покрывало. Если литературный агент говорил правду, то кто-то точно рассчитал момент своего появления и знал, что и где искать. Все остальные вещи в номере, в том числе бутылки шампанского, были разбросаны уже самим Эсколмом, которого охватила паника.
— Больше ничего не пропало? — спросил Томас.
Дэвид уставился на него и неожиданно язвительно поинтересовался: